Идеалист

Кинорежиссёр Андрей Звягинцев посетил Ригу в конце сентября, когда в рамках кинофестиваля Балтийская жемчужина представлял свою новую картину Нелюбовь. Кинокритик журнала Ir Кристина Симсоне имела возможность пpиглaсить режиссёра на беседу. Фильм Нелюбовь – в кинотеатре Splendid Palace с 13 октября.

Россия недавно выдвинула Нелюбовь на номинацию Оскара. Вы на пресс конференции говорили, что для вас это является оценкой. Я много раз слышала, что для режиссеров очень важно, чтобы их работу оценивали дома, в стране где они работают. Как это для вас?

Оценка публики, твоих соотечественников, людей, с которыми ты говоришь на одном языке, разумеется, не может не быть важной для тебя. Ты ждешь, что твое высказывание отзовется в сердце солидарным сигналом, что ты не один, что есть другие, кто слышит это время так же, как и ты. Вы – единомышленники. Несмотря на шлейф неприязни к моему предыдущему фильму Левиафан, растянувшейся во времени так, что по инерции досталось негативных оценок и Нелюбви, все же нашлись зрители, которые оценили новую картину высоко. И их немало. Я очень рад, что люди принимают фильм, что они в состоянии заглянуть в это зеркало и честно, очень глубоко высказаться. Фильм зовёт людей к изменению. Изменяет он их или нет, этого мы не знаем, но зовёт к изменению и бескомпромиссному взгляду на себя, это правда. Выдвигает картину от России не публика, как вы понимаете, а экспертная комиссия. А это уже оценка профессионального сообщества. В этой комиссии заметные кинематографисты, именно они оценивают работы своих коллег. Я очень рад, что нас выдвинули. Мы уже прошли однажды этот путь с Левиафаном, и вот, может быть, пройдем его еще раз. А там уже – как судьба распорядится. Поскольку, как вы знаете, окончательное решение складывается из мнений нескольких тысяч членов Академии Оскар.

Это совсем другая история чем с Левиафаном – выпуск этой картины в прокате был гораздо сложнее. Я, кажется, читала, что были прерваны сеансы.

Ничего подобного! Вообще, хочу вам сказать: вы живете в обстоятельствах некоторой изоляции от подлинной информации. Впрочем, все мы так живем. Питаемся пропагандой или слухами. Редко – подлинной правдой. Если вы читаете независимую прессу – может сложиться ощущение, что Россия, это исчадие ада, Мордор, как иногда шутят. Если же вы, как многие здесь живущие россияне, смотрите телевизор и, например, только Первый канал, то ощущение, что там просто рай на земле. И то, и это неполная картина. Только сложив их вместе, можно получить какое-то примерно объективное представление о состоянии дел. В этом смысле до всех нас часто доходят какие-то мифы. Единственное, что было препятствием к скорому выходу картины в прокат, так это решение продюсера о сроках выхода фильма к зрителю. Роднянский надеялся на положительный исход истории с Оскаром. И тут он, возможно, просчитался, потому что никто не мог предположить, что буквально за три недели до начала проката пираты найдут и выложат фильм в общий доступ. Просмотров было огромное количество – в первую неделю около двух миллионов скачиваний. И все же, несмотря на это, фильм вышел в прокат и собрал в кинотеатрах рекордные для авторского сегмента 93 миллиона рублей. Это очень много для авторского кино, для кино, которое не развлекает.

Это означает, что вы попали в цель, что это очень актуальная тема.

Говорили, что это русофобский фильм, что он сделан по заказу госдепа США, что режиссер должен вернуть потраченные на него деньги, а еще выйти на Красную площадь, встать на колени и попросить прощения у всего русского народа. Чего только не говорили. Вот вам ещё один забавный и о многом свидетельствующий факт. В определенный момент истерия в связи с негативным отношением к фильму была максимальной. И вот в один из дней позвонил мне известный в стране журналист Сергей Дoренко и говорит: «Послушайте, я только что закончил радиоэфир, в рамках которого объявил слушателям, что они должны ответить на вопрос. А вопрос поставил так: “Я не видел фильм Левиафан, но считаю, что он антироссийский”. Так вот, знаете, сколько человек ответили – да? 48 процентов, позвонивших в студию. То есть, практически каждый второй говорил “да”.

Kак этот миф образовался?

Это загадка для меня. В сети висят невежественные или несчастные люди и твердят повсюду, что кто-то опять обливает говном и грязью нашу прекрасную, счастливую Родину. И вот ты прочел это и а приори составил мнение – зачем мне это смотреть. Есть даже такая старая русская присказка: «Солженицина не читал, но осуждаю».

В последние годы на европейских кинофестивалях у меня сложилось впечатление, что иногда, встречая русских режиссёров и артистов, мы, журналисты, забываем о творческой работе этих людей, и на первый план выдвигаем политику. Особенно после событий в Украине.

В Каннах на пресс-конференции Левиафана, возможно, политических вопросов звучало побольше. Не так много их было на пресс-конференции Нелюбви. Один только украинский журналист спросил: «Не кажется ли вам, что, используя в своем фильме пропагандистский сюжет с Дмитрием Киселевым, вы и сами участвуете в пропаганде?» Мне утверждение показалось странным, но позже я нашел этому возможное объяснение. У людей, сочувствующих своему народу и стране, переживающей социальный и политический кризис, войну на своей территории и прочие неурядицы, у таких людей на эмоциональном фоне может сложиться узкий горизонт взгляда, и тогда, зашоренный, он превращается в сжатую пружину, во всём видится политика, повсюду подвох. Нам потребовался кисилевский сюжет как наблюдение за тем, что приходится созерцать живущим в России гражданам. Как у многих пропагандистские передачи уже не вызывают никаких чувств, кроме апатии, и как это опасно – равнодушие к чужой боли. Как было возможно интерпретировать это как дополнительную пропаганду?! Ума не приложу. Журналист, который, наверняка, видел Левиафан, неужели он мог предположить, что за 3 года, прошедшие с того времени, режиссер стал другим? Нужно обладать известным даром эквилибристики, чтобы совершить такую перемену взглядов. Я таким не обладаю.

Вы говорите про Нелюбовь, что так живут люди в России, но мне кажется, те же проблемы актуальны и у нас в Латвии. Насколько ваша картина именно про Россию?

События происходят в Москве, с русскими людьми и с российскими реалиями. Очевидно, что это русский фильм про Россию. Просто, то что происходит в фильме, – не только русская история. Когда снимаешь фильм, ты не делаешь ничего специального, чтобы фильм стал каким-то универсальным. Просто затрагивая человеческую природу, заглядывая в эту бездну, и оставаясь максимально искренним в этом, ты невольно заглядываешь туда, где никакие субтитры не помогут, в саму универсальность человеческих связей, понятную на любом континенте, в любом социальном или политическом контексте.

Нелюбовь часто называют диагнозом современного общества. Сoвпадает ли этот диагноз, который мы видим в фильме, с вашим личным мнением о людях?

Не люблю давать завершающие или однозначные формулировки. Фильм Нелюбовь – это только один из взглядов на плачевное состояние умов. Ты просто наблюдаешь связи между людьми, наблюдаешь за тем, что транслирует общество своей риторикой в соцсетях и нескончаемых телевизионных ток-шоу, или попросту созерцаешь жизнь как она есть, и ставишь это зеркало перед лицом общества. Смотреть на такой портрет неприятно, но, как говорится: «неча на зеркало пенять, коли рожа крива». Так что, если это и диагноз, то, разумеется, только части нашего общества. Возможно, значительной, но части. Нельзя сказать, будто то, что мы наблюдаем на экране – это законченная картина, не терпящая иного взгляда. И, поскольку от диагноза до приговора – один шаг, я предпочитаю называть это камертоном морального беспокойства.

Фильм так трогателен именно потому, что в нём очень большая актуальность темы во многих уровнях. Например, пропажа ребёнка и отношения людей вокруг этого происшествия. В Латвии пару месяцев нaзaд пропал и затем погиб 5 летний мальчик. Меня поразили комментарии – большое количество людей было в непонимании о том, что это должно быть нормой – спросить у ребёнка, что он делает на улице один без взрослых.

Конечно! Это же ничего не стоит: подойти к ребёнку, который, как потерянный, гуляет в одиночестве и вокруг нет ни родителей, никого и спросить у него, не заблудился ли он? Мальчик один в автобусе, вышел и пошел куда глаза глядят. Никто не догадался спросить: “Эй, парень, ты куда?” Мальчик бы сказал, “я не знаю” и изменилась бы история.

Другая тема в вашем фильме – сосредоточенность на себе. В чем основа этой сосредоточенности, эгоизма?

Причина лежит в природе человека. Человек эгоистичен, он всегда главным образом думает о себе. Это его естественное состояние. Каждый мечтает быть счастливым, разве нет? Главная героиня в фильме так и говорит: «так хочется быть счастливой»… Вечная погоня человека за призраком счастья не осознана им, поскольку внутри самого человека есть весь ресурс энергии для изменения, для обретения этого самого счастья цельности и полноты. Этот ресурс дан нам изначально, но мы смотрим куда-то за горизонт и думаем, что там нас ожидает что-то необыкновенное, когда вот оно – здесь, рядом.

Мы создаем свои жизни и в социальных сетях. Вы на пресс-конференции упомянули о том, что в Инстаграме искали зрительские мнения о вашем фильме. Почему?

Когда накопилось значительное количество негативного отношения к фильму, я был в недоумении: неужто инерция реакции на Левиафан не позволяет аудитории абстрагироваться от впечатлений двухлетней давности, и перестать уже болтать про очернение действительности? Я открыл Инстаграм и к своей радости обнаружил – процентов 80 или даже более рецензентов высказались положительно о фильме. Они услышали все смыслы, верно их истолковали, все заложенные в фильм интенции правильно интерпретировали и, вообще говоря, очень зрело откликались на картину.

Все ваши фильмы как-то бьют по слабым местам. Довольно жесткие наблюдения o человеческой природе.

Человек сам предоставляет материал для такого взгляда, разве не так? И не из высокомерной дистанции по отношению к человеку я это говорю, а изнутри. Я не отделяю себя от того материала, о котором сказал выше. Когда читаешь, например, Достоевского, часто ужасаешься тому, что хранится в глубине человеческого сердца, правда? Эти произведения, сила их прозрений, сила их духовных прорывов в бездны человеческого существа оставляет неизгладимый след в сознании. И если ты чувствуешь, что можешь зафиксировать точный портрет современности – как можно от этого отступиться? Свидетельствовать правду – это одна из сторон творческого пути. Существует такое понятие – трагическое сознание. Это, наверное, мой единственный ответ на вопрос «зачем делать такие фильмы?». Меня волнуют именно такие истории, мне представляются полезными и важными для общества именно такие рефлексии.

Персонажи Нелюбви, как вы говорили, “напичканы”, они больше не видят ни политику, ни другие события.

Да, можно сказать, они пресыщены политинформацией, изливающейся на них с экрана телевизора каждодневно. Говоря об этом так, я имел ввиду состояние апатии, в котором пребывает наша героиня, когда в финале фильма, наблюдая на экране кровавые события, она идет заниматься спортом. Для нее это стало фоном.

В России у кого-то это идет фоном, кого-то касается совсем лично.

Кого, например?

Ну, на данный момент Кирилла Серебренникова. Ему это совсем не фоном идет.

Да, Кирилл сейчас переживает не самые лучшие дни своей жизни. Я сожалею, что ничем не могу ему помочь. Слова поддержки и сочувствия – все, что нам остается. Есть такие, кто ликуют в связи с событиями вокруг Гоголь-Центра: «Разворошили гнездо либерализма. Наконец-то им досталось по заслугам! Вот вам наш привет Гейропе» и так далее. То есть, для кого-то это в радость. Для кого-то это ужас, страх и разочарование. Есть и равнодушные. Их большинство. И если вернуться к предыдущему вопросу, сделаю уточнение. Семья в Нелюбви равнодушна не сама по себе. Просто, когда тебе бесконечно показывают войну, рисуют Украину, как заклятого врага и, вообще говоря, сеют тот кошмар, который нас разделяет… Пропагандистская машина насыщает тебя этой пищей, и в какой-то момент ты перестаешь сочувствовать. Если телевизор ежедневно транслирует смерть, ты просто привыкаешь к этому.

Это ужасно.

В Африке погибают от голода и отсутствия пресной воды сотни детей ежедневно! А мы с вами сидим сейчас в отеле Нейбургс, заказываем кофе с десертом. Это объективная реальность. Никогда прежде не существовало такого инструмента информирования из любой точки мира и буквально обо всём… Но невозможно же на всё реагировать с одинаковой интенсивностью. Механизмы защиты организма выставлят блок, иначе это просто не в силах человеческих! Если в наших с вами обстоятельствах жить и думать, что на каждом углу нас подстерегает террорист смертник, никто не выйдет из дому на улицу.

Ясно, что мы живем в двух разных пространствах информации. Но как вы, живя в России, разбираетесь в этом огромном информационном объеме?

Я избавился от телевизора уже лет 10 назад. Я действую избирательно, если что-то читаю, то это: Ведомости, РБК или Медуза. Но совсем не регулярно. Смотрю очень редко сюжеты на канале Дождь. Я не живу политикой или повесткой дня. Иногда даже ловлю себя на мысли, что отстаю и порой не знаю, что происходит за окном. Но это выход из положения, когда ясно понимаешь, что на какую бы то ни было ситуацию повлиять ты не можешь никак. Суд над Серебренниковым состоится, что бы я ни говорил и не делал.

Но должно же быть кое-что, что мы можем сделать, чтобы повлиять на ситуацию…

Я делаю фильмы, это моя работа, это и есть мое дело… Надеюсь, и мое призвание, и судьба. Большего от меня требовать было бы несправедливо. Мне кажется, в фильме Левиафан было сказано очень многое. Кино – это не еженедельная газета, где постоянно требуется новая пища, кино делается три года, но зато и собирает оно в себя концентрированное высказывание иного спектра, и не менее важного для общества. Не наблюдать новостные сюжеты, не означает – не видеть жизнь. Не хочу превратиться в политическое животное. В этом состоянии интересуют только крайности – Медуза: всё плохо, Первый Канал: всё хорошо.

Контраст значительный, да. Не знаю, насколько вы информированы o ситуации в Латвии, но мое впечатление, что в данный момент многие слои нашего маленького общества уже не могут конструктивно разговаривать. В России ситуация очень похожая, полагаю.

Обострения политических вопросов сказываются на отношениях не только между разными странами, но и внутри этих стран. Думаю, не только в России и в Латвии трудно вести конструктивный диалог. Стало непросто договариваться всем со всеми. Но если вы говорите об отношении к русским в Латвии, тут мне нечего сказать, я плохо знаю контекст. Однако, я могу предположить, что в этом вопросе, наверняка, присутствует некое застарелое предвзятое состояние. Мечталось бы приехать в Латвию и встретиться с таможенником, который смотрит на тебя с улыбкой, именно потому что ты из России. Но пока это остается мечтой. Так и хочется сказать: «Я ничего дурного тебе не сделал, и ты мне ничего дурного не сделал, кто же нас так накрутил?» Ну что, Путин, что ли? Или нам глубже пойти в историческую перспективу, туда – к Сталину или еще дальше, к Петру Великому? А мы-то сами? Да, политическая повестка влияет на людей, но ведь и сами люди участвуют в умножении атмосферы этой повестки даже на элементарно-бытовом уровне. Мы внимаем пропагандистским доводам и возгонке неприязни к кому или чему бы то ни было, и транслируем, отзеркаливаем это обратно в мир. И вот, вместо доверия, взаимодействия, желания открыть для себя культуру другого народа, мы плодим разделение, недоверие и вражду. Мои суждения, конечно, грешат идеализмом, но по-другому я не умею. Еще и потому, что художник не должен знать границ государственных или эстетических; своим творчеством он взаимодействует с публикой, на каком бы континенте она ни была. Я хочу говорить с человеком, а не с политическим животным. Человека понуждают становиться таким, когда возгоняют живущую в нем ту или иную мелкую страсть. Но повторюсь, это предубеждение было всегда. У любой незаживающей раны есть исторические корни, но для сегодняшнего дня, при определенном усилии и, для начала, хотя бы на индивидуальном уровне это могло бы стать пережитком. Я служил в армии с латышским или литовским парнем, это было в 1985 году. Для него я был империалистом, частью этого «тела». Но в чём виноват лично я, он так и не мог мне объяснить.

Я понимаю, очень трудно не впадать в обобщения. Но это не в интересах власти – культивировать такое и критическое мышление.

Конечно, власти, правительства никогда не были заинтересованы в просвещении масс. Им нужен водимый человек, которого пропагандистскими сюжетами можно убедить в чем угодно. Надеюсь, я не конченный идеалист, но меня, скорее, убедит симфонический оркестр, чем премьер-министр. Счастливые люди музыканты – им не нужны субтитры, музыка попадает прямо в сердце без посредников. Потому что культура – единственное, что нас примиряет. Все мы как пальцы одной руки – корень у нас один, страхи и проблемы, радости или мечты у нас одни. А политическая конъюнктура, воинственность, жажда новых территорий и недоверие нас только разделяют… Не на каждом из нас лежит ответственность за ошибки власти. Но нам бы самим их не умножать.

 

Interviju ar režisoru Andreju Zvjagincevu latviski lasiet žurnālā “Ir” šeit.